Я перевел бинокль на воду прямо передо мной. У министра юстиции оставалось на поверхности только одно бутылочное горлышко. У других стрелков — по два и по три. Неожиданно выстрелы участились, почти слившись в один короткий отливающий жестким блеском звук.
Бинокль заскользил вдоль ряда пляшущих, омываемых водой бутылочных горлышек и вновь остановился на лодке.
Она по-прежнему спокойно и солидно качалась на залитой солнцем поверхности моря.
С той только разницей, что теперь в ней не было никого.
14
Стоя рядом со мной, Ева Идберг беспрерывно и пронзительно кричала. Боковым зрением я видел, как поднялся на пластмассовом катере подросток и яростно, почти истерически замахал красным флагом. А в бинокль, который я не отрывал от глаз, я видел, как из-за ветрозащитного козырька медленно поднялся профессор, лицо его кривилось от боли, словно было обожжено раскаленным мелом. К левому боку профессора прилипла рубашка, и кровь, казалось, хлестала из нее все новыми и новыми волнами. Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота, и опустил бинокль.
Стрелки на берегу подо мной повскакали на ноги, бросив стулья. Все смотрели на дрейфовавшую лодку.
— Боже! Мы подстрелили его! — раз за разом вскрикивал Магнус.
— Но это невозможно! — Хюго Маттсон все еще сжимал в руках ружье. — Он был далеко! Он не попадал в сектор! Вряд ли кто-нибудь мог взять столь неверный прицел…
Кристеру Хаммарстрему удалось наконец завести мотор, и лодка медленно пошла к нам. Неподвижные фигуры на берегу ожили. К нему потянулось множество рук.
— Как же вы стреляете, — сквозь зубы пробормотал хирург, когда ему помогали сойти на берег. — Я был от сектора градусах в двадцати. Пуля попала в руку, и чертовски болит.
Более подробно случившееся он не комментировал.
Сохраняя профессиональное спокойствие, он стал отдавать распоряжения. Было сказано: вызвать по телефону местного врача, одного мальчишку послали за медицинской сумкой, другому поручили отвести и поставить лодку к причалу Министра. Было приказано также разыскать марлевые бинты, а Сигне, учившуюся когда-то на курсах Красного Креста, попросили выступить в роли медицинской сестры. Ева Идберг кружилась возле профессора, стонала и охала до тех пор, пока железная маска у него на лице не прохудилась и он яростно, грубо и совершенно несдержанно не наорал на нее. Потом в сопровождении Сигне и Министра Хаммарстрем исчез в доме, оставив позади на лужайке горстку испуганных и растерянных людей.
Кофейный столик и стулья на лужайке сиротливо грелись в лучах солнца. Все стояли.
— Не знаю, как это могло случиться! — недоумевал Магнус. — Лодка появилась сбоку. Я видел, как она приближается к мысу, и, хотя мои бутылки были к ней ближайшими, нисколько не беспокоился.
Я тоже рассказал им, что все время наблюдал за лодкой в бинокль и видел ее за десять — пятнадцать секунд до залпа. Точно в момент залпа лодку наблюдала одна Ева.
— Я услышала сразу несколько выстрелов. Они следовали друг за другом так плотно, что практически слились в один. Как раз в этот миг Кристер содрогнулся и схватился за левую руку — вот так, — и она продемонстрировала движение. — Потом он нырнул вниз под ветрозащитное стекло, словно хотел спрятаться, и больше я его не видела.
Хюго Маттсон откашлялся.
— Бывает, конечно, что люди нажимают на спуск точно не нацеленного или никуда не нацеленного ружья. Но я полностью исключаю, чтобы даже в таком безалаберном обществе, как наше, кто-нибудь мог нажать на спуск, этого не заметив. Послушайте! — вдруг взорвался он. — Может, кто-нибудь из вас вспомнит, как пальнул в белый свет?
Не услышав ничего, кроме нервного хмыканья, он более примирительным тоном продолжал:
— Хорошо, тогда, может, кто-нибудь из вас видел соседа, машущего ружьем? Чтобы попасть в лодку, нужно было повернуть его почти на 45 градусов!
Его, однако, дружно заверили, что в запале соперничества все были поглощены стрельбой и торопились поразить цели как можно скорее. И в азарте стрелки ни на что, кроме как на подпрыгивающие в воде бутылки, не смотрели. Кусты ольхи и валуны тоже сильно ограничивали видимость.
— Тогда, может, адъюнкт… адъюнкт, как вас там?.. — И министр юстиции впился в меня взглядом, словно видел перед собой на стекле безымянное насекомое — из породы тех, что живут в земле и имеют только латинские имена, известные лишь ученым и используемые ими лишь на лекциях и в лабораториях.
— Перссон… — подсказал я ему и тут же вспомнил, что в момент выстрела глядел в бинокль поверх стрелков на бутылки. Заодно я пояснил, что и фру Идберг, также наблюдавшая за лодкой в бинокль, тоже не имела никакой возможности видеть то, что делали стрелки, находившиеся вне поля ее зрения.
С этого момента общий разговор перешел в разноголосый нервный галдеж, стихший только после того, как медленно, тщательно подбирая слова, с явным тоном превосходства над остальными, заговорил Стеллан Линден. Прерываемый слабыми протестами и приглушенными восклицаниями, он довел свою речь до конца.
— Я так понимаю. Все мы знаем, что здесь случилось. Дураку понятно, что речь идет не о случайном, шальном выстреле. Не слишком ли странное совпадение: в один прекрасный день происходит убийство, а потом всего через два дня случайный выстрел, жертвой которого становится тоже один из нас? Нет, нет, человек, только что стрелявший в Хаммарстрема, действовал осознанно. Он хотел убить профессора! И, естественно, этот же человек убил Беату. Я не верю в вероятность того, чтобы в нашей компании нашлось сразу два человека, обладающих достаточной силой воли, чтобы посягнуть на жизнь ближнего. Мотивы покушения — на поверхности, их не нужно долго искать. Хаммарстрем и Барбру, посетившие позавчера вечером дом Беаты, видели, как кто-то бежал из него. Конечно, это был убийца. И теперь убийца охотится за этими двумя. Они, как он считает, увидели чуть больше, чем следовало. Мы все только что наблюдали, как он пытался уничтожить одного из ненавистных ему свидетелей и на сей раз, судя по всему, потерпел неудачу. Но, поверьте, он на этом не остановится! На кого обрушится его следующий удар, он еще не знает сам, все решит слепой случай. Ясно одно: убийца хочет убрать их обоих. И, судя по спектаклю, который он только что перед нами разыграл, убийца добьется своего. Промахнувшись всего на десяток сантиметров с расстояния в шестьдесят метров, в следующий раз, располагая лишними пятью секундами, он будет точней.
Художник замолчал, поправил усы и в сопровождении фрекен Бюлинд, выдавившей от лица обоих «спасибо» и «до свидания», отбыл домой. За ними последовала заметно огорченная Ева Идберг. Хюго Маттсон, проворчав, что ему необходимо заняться ружьями, ушел на берег. А я кое-как взгромоздился на гамак, где и сидел вместе с Магнусом, пока из дома не вышли Сигне и Министр.
Пылко возмущаясь необязательностью опаздывающего врача, со множеством отталкивающих своим реализмом деталей Сигне рассказала нам, как Кристер Хаммарстрем сам сделал себе перевязку. Пуля прошла через руку, но не задела кости или сухожилий. Сигне ассистировала ему при чистке раны и наложении бинта и заслужила от знаменитого хирурга звания «отменной операционной сестры». Ее голубые глаза под спутанными каштановыми волосами сияли от гордости, а руки беспокойно и энергично блуждали, словно искали новой, не менее ответственной сферы приложения своих навыков.
— Смотреть, как он работает, одно удовольствие, — продолжала она. — Я с детства мечтала стать медсестрой и сейчас почти жалею, что из этого ничего не получилось. Больница совсем рядом с нашей городской резиденцией, я и раньше читала, как работает Кристер, в одной газете. Это же надо, к некоторым новым, особо трудным операциям он готовится месяцами и заранее отрабатывает все свои действия на специально изготовленных для этого макетах! Конечно, коллеги порицают его за чрезмерный педантизм и считают, что он перестраховывается, но разве это недостаток, если делаешь операцию на живых людях! Случись у меня какие-нибудь неприятности с почками, я бы обратилась только к нему, во время операции он сосредоточен и хладнокровен, но после у него наступает реакция. Он становится нервным, вялым и опустошенным и сам вынужден отлеживаться в постели — так писали о нем в газетной статье, и это абсолютная правда, потому что сейчас он лежит там, наверху, в доме, и вид у него действительно жалкий…
Внимая, как в полудреме, потоку ее речи и глядя одновременно на Магнуса, я вдруг пришел к совершенно неожиданному выводу: худой и молчаливый муж Сигне страдал не от недостатка отбираемой у него пищи. — его лишили слова.
Новое кровопролитие не успело попасть на страницы вечерних газет, и на этот раз они толкли воду в ступе. Информационные волны, разошедшиеся от него, захлестнули передовицы только после обеда. Я обнаружил это, когда во время всеобщего послеобеденного купания сидел на пристани, просматривая прессу.